Чернобыль – город с горьким привкусом полыни. История свердловчанки Людмилы Бажиновой, которая побывала в зоне отчуждения

Авария на Чернобыльской АЭС, которая произошла без малого сорок лет назад, считается самой крупной техногенной катастрофой в истории человечества. На борьбу с последствиями взрыва люди ехали со всего Советского Союза нескончаемым потоком. Но всю эту, без преувеличения сказать, армию нужно было накормить, и повара были одной из востребованных профессий. Среди них были и наши свердловчанки. В День ликвидатора аварии на ЧАЭС «Твой город» пообщался с Людмилой Бажиновой

Совсем девчонка

– В Чернобыль я поехала, когда мне исполнилось 19 лет, – вспоминает Людмила Леонидовна. – По окончании 103-го училища я работала в ресторане «Кристалл», но, когда в апреле 1986 года случилась Чернобыльская катастрофа, в пионерский лагерь «Чайка» привезли детей из Киева. Их директор, я помню только его фамилию – Гришин – приехал к нам и вызвал меня на короткий разговор: «А я за вами! Как повар вы нас устраиваете!» и предложил сезонную работу в Провалье. Я кивнула головой, и меня от ОРСа командировали в пионерский лагерь. Там я познакомилась с другими девчонками, и мы отработали до закрытия смены. На следующий год ситуация повторилась, но, как только закончилась последняя смена, 20 августа я, Оля Жук и Лена Рыбальченко решили отправиться в Чернобыль. Тем более что Лена там уже была.

Я росла без отца, и за советом подошла к маме, на что та сказала: «Решай сама!» Она ведь знала, что на меня повлиять было сложно, и, если я решила, значит, так и буду действовать.

Как только мы приехали, нас оформили, выдали белоснежную форму, и мы приступили к работе в пищеблоке на станции техобслуживания. Меня поставили на первые блюда. Готовить приходилось в больших чугунах, которая я ранее никогда не видела. Предприятие было очень большое, поэтому мы кормили от восьми до десяти тысяч человек!

Вот представьте, каждое утро готовили молочное. А молоко было в треугольных пакетах, а для этой емкости их нужно 10 тысяч. Нередко нам присылали военных. Они и кур рубали, и молочные пакеты вскрывали. Столовая была здоровенная: несколько цехов, в одном чистили картошку, в другом резали салаты, жарили в отдельном помещении. Еще был разрубочный цех.

Питание было разнообразное – мы и мед получали, и икру, ребятам даже давали вино. Мы должны были быть всегда наготове, потому что могли прийти кушать от 3000 до 8000 человек. Все, что осталось, забирали местные жители, потому что работать им было уже негде, да и магазины были закрыты, но, несмотря на это, многие бабушки-дедушки остались там жить.

Сначала мы жили в этой же станции техобслуживания на втором этаже, а потом возле клуба освободили общежитие, мы переехали туда. Многие специалисты жили в опустевших детских садах. Выезжали мы летом, так что теплых вещей не набирали, но сентябрь выдался холодным, поэтому сильно замерзали, нам даже военные давали свои бушлаты. Я пробыла там ровно месяц.

«Смотрите, не потеряйте!»

Нам сразу выдали дозиметры и приказали: «Смотрите, не потеряйте!» Он стоил 100 рублей, в то время, когда у меня оклад был 70 рублей, это были большие деньги. Но никто из нас ими не пользовался, они просто в сумках лежали. Но только мне одной из женщин нашего города удалось добиться присвоения дозы облучения в 0,01 Бэра. Это, можно сказать, небольшая доза облучения, тогда на это особо внимания не обращали. Было слово: «Надо!»

Когда нам ребята приносили фрукты, напитанные радиацией, ягоды крыжовника размером с небольшой помидор или огромные груши, я понимала, что ситуация здесь неоднозначная.

По возвращении из Чернобыля сначала я чувствовала себя нормально, но через год начались головные боли. Но мне заниматься собой было некогда, потому что муж, который тоже был чернобыльцем, был болен серьезнее. Ребенок у меня родился с проблемами со здоровьем. У Сережи был сильный диатез. Я даже прикорм из манной каши варила на воде! Все тело было расчесано. Потом это переросло в аллергию.

Со своим будущим мужем мы познакомились вскоре после работы в Чернобыле. Там мы разминулись буквально на десять дней! Его сестра работала в салоне красоты. Я пришла к ней делать завивку, и он там был. В свое время мы учились в одной школе, но я его хорошо не знала. Разговорились. Сестра несколько раз напомнила ему: «Сережа, тебе на работу!», а он словно не слышал, не хотел уходить.

В ресторане я работала до позднего вечера, и, когда собиралась домой, увидела, что они пришли вдвоем, чтобы проводить меня с работы. Роман завязался сразу. Я же хотела ехать в Чернобыль второй раз, но он меня не пустил.

Хотя у нас не было свободной минуты для отдыха, я часто вспоминаю эту командировку с хорошей стороны, возможно, оттого, что коллектив был дружный, веселый. А вот мужу особо вспомнить было нечего. Они убирали мусор на реакторе, и после такой опасной работы нередко им приходилось питаться сардинами и морской капустой.

Я помню, как на свой День рождения, 3 декабря он сделал мне предложение, а 9 января 1988 года мы расписались. Торопились, чтобы успеть до наступления високосного года, хотя бы по старому стилю. А в мой день рождения, 21 января, он подарил мне золотые сережки, которые были в сильном дефиците, а у меня даже уши не были проколоты. Прожили мы вместе 20 лет, в 2008 муж умер от онкологии.

Зона отчуждения

Еще при Украине, наверное, в начале двухтысячных, я ездила в Чернобыль, чтобы восстановить справки о заработках, ведь я была командировочная. Но пройти в зону отчуждения было не так просто: на контрольно-пропускном пункте не пропустили, я отошла и расплакалась. Это был какой-то церковный праздник, и в очереди стояла группа паломников-староверов, которая направлялась в храм. Они подошли ко мне и сказали: «Не плачьте, давайте в нашу компанию!», и я легко прошла с ними.

В зоне отчуждения жизнь, конечно же, не кипит, но никогда не останавливалась. Я направилась в архив ОРСа, где работает полноценный штат сотрудников, и вскоре мне выдали положенную справку. Потом пошла на станцию техобслуживания, туда, где мы кормили людей, там и сейчас машины ремонтируют.

У меня было время прогуляться по городу. Чернобыль – это не пустыня, многие люди туда вернулись! Некоторые даже новые двухэтажные дома построили. В городе есть клумбы с цветами, кто-то же за ними ухаживает! Я спрашивала у людей, почему они вернулись, на что они ответили: «Здесь наши квартиры, здесь наша Родина!»

Стоит сказать о Родине. Мы все жили в Советском Союзе. С нами бок о бок трудились узбеки, латвийцы, казахи, татары и другие национальности. Когда грянула беда, все сплотились. Я испытывала больше не ностальгию, а радость, что люди возвращаются и в некоторых окнах горит свет. Даже дети встречались.

Судьба оказалась ко мне благосклонна и послала второго мужа, тоже ликвидатора ЧАЭС. С Владимиром Комаровым я познакомилась на собрании ликвидаторов. Я тогда на мужчин вообще внимания не обращала. У меня была незамужняя соседка, его ровесница, и я предложила: «Вова, давай я познакомлю тебя с Галей!» А он отвечает: «Я хочу не с ней знакомиться, а с тобой!»

Не могу сказать, что я мягкий человек – могу и послать куда подальше (улыбается), поэтому он меня немного побаивался, но принялся добиваться. Знаете, чем он меня «взял»? Я работала в магазине, и, когда везла тяжелую тачку с товаром, увидев меня, он ее буквально отнял.

Чернобыль, 1987 год. Людмила Бажинова (внизу третья слева)

Володя был добрейшей души человек. Мог утром приехать со словами: «Тебе же сегодня товар разгружать. Я помогу!» А вот сын сначала принял моего нового избранника в штыки, но, когда муж пригласил его на рыбалку, после этого дядя Вова стал для него лучшим другом.

До аварии Володя работал на электростанции в Казахстане. И его командировали в Чернобыль сразу после взрыва. В самое опасное время с апреля по октябрь 1986 года, он работал на самой станции. На реакторе они убирали мусор. Как рассказывал муж, на площадку заскакивали буквально на 2-3 минуты, собирали обломки. Несколько парней, которые трудились с мужем, умерли прямо во время работы. Прожили мы вместе 9 лет, но он тоже умер – от инсульта.

26 апреля – скорбная дата. Трагедия искалечила судьбы людей: сделала инвалидами, или вовсе унесла жизни. Остались боль и память, когда на борьбу мы ехали вместе, всей страной. Чернобыль – старый город, и берет свое название он от полыни обыкновенной. И, несмотря на то, что уже прошло много лет, мы до сих пор чувствуем его горький привкус.

Лилия Голодок

***

Больше новостей — в Telegram-канале «Твой город»