Союз нерушимый?.. или Как выживали под обломками СССР

Самая большая в мире страна, занимавшая 1/6 части суши, для людей, проживающих в ней, была оплотом  стабильности и процветания. Однако накануне своего семидесятилетия  Советский Союз как-то в одночасье занемог, и за год и 4 дня до юбилея развалился на части, погребая миллионы человеческих судеб.

Тяжелые девяностые стали настоящим испытанием для всех. Отсидеться в «зрительном зале» не вышло ни у кого. Отдельных людей судьба испытывала богатством, но большинство все-­таки – бедностью. О том, как свердловчане переживали событие тридцатилетней давности, рассказывают некоторые из них.

– Первый удар приняла на себя легкая промышленность, – вспоминает Нелли. –  Новый 1991 год работники швейной фабрики встречали с особым воодушевлением. По городу около месяца ходили слухи, что фабрику на время закроют, но никто в это не верил. Потому, что производственная цепочка работала отлаженно.  И вот перед праздником на планерке нам объявляют, что мы уходим на двухнедельные каникулы. Радости большинства не было предела, и лишь единицы угрюмо произнесли: «А жить на что?». Их прицыкнули быстро, мол, кому не нравится – ищите другую работу. Четырехмесячный простой огромного предприятия на нашей жизни никак не отразился. У большинства были запасы денег, однако к тому времени были введены одноразовые отрезные купоны. Их в конце года стали выдавать вместе с заработной платой. Только подкрепленные бумажкой формата А­4, с разбросанными по ней в хаотичном порядке цифрами, настоящие деньги приобретали значимость. Сначала продавцы, вооружившись ножницами, добросовестно стригли купоны. Но длилось это недолго, потому что вскоре стало понятно, что низкосортная бумага не имеет никакой ценности, и купоны потеряли свою значимость.

На фоне остальных работавших, мы выглядели баловнями судьбы, которые маются от безделья. В универмаг «Украина» свердловчане ходили, как на работу, и безропотно стояли в длинных очередях за тем, что распродавали со складов, охотно скупая от ГДР­овских комбинаций до корейских панталон.

На работу мы вышли 1 апреля, и нас ждал настоящий розыгрыш: фабричная столовая перешла на самоокупаемость. Сразу улучшилось качество еды – то есть мясо с неощипанными перьями  уже в борще не попадалось. Кормить рабочих стали вкусно, но дорого, и большинство перешли на тормозки. Но через пару месяцев ситуация вернулась в прежнее русло. Однако в конце года нас ждали уже другие сюрпризы. Начались перебои с подачей электроэнергии – ее попросту отрубали. Приблизительно в районе 19­-20 часов света на фабрике не было, так что вторая смена ужинала «при свечах». Работники столовой наливали постное масло в рифленую плошку из фольги и поджигали. А чтобы не прогорали столы, ставили самодельные масляные светильники на тарелки. От нагрева общепитовскую посуду просто разрывало, и осколки с грохотом горящего шифера разлетались по залу.

Но это еще не вся беда. В связи с подорожанием бензина, резко сократилось количество общественного транспорта. Переполненные автобусы буквально трещали по швам. Нередко добираться до работы приходилось на попутках. Большинство владельцев авто входили в положение, и все-­таки подвозили бесплатно, но некоторые «ломили цену», как за такси, по факту, обесценивая пассажиру выход на работу. Правда, трудиться в таком режиме пришлось недолго – вскоре предприятие снова остановилось. Но этот простой с прежним воодушевлением приняли уже далеко не все. В первые дни нового 1992 года были отпущены цены. Народ просто тихо «офигел», увидев, что в одном магазине бублики «дорожные» стоили 5 копеек, а в другом – целых семь. Общество, в большинстве своем презиравшее спекулянтов, было вынуждено переходить на рыночные отношения, которые в наши дни стали нормой.

Кто не работает, тот не ест!

– В начале девяностых первыми начали закрываться шахты в Донецкой области, – рассказывает Владимир. – И народ повалил к нам. Первых гастарбайтеров селили в здании закрытого детского сада «Аленький цветочек». Но вскоре и на наших шахтах стало «нечего делать», и народ ломанулся в Гуково. Жены переживали о том, чем кормить завтра детей, и с легкостью отпускали своих мужей за длинным рублем.  К сожалению, некоторые вскоре остались разведенками. Тем, кто был предан своему предприятию, денег не платили по нескольку месяцев. Зарплату выдавали тушенкой, крупой, сахаром, майонезом. Люди не брезговали ничем, даже низкосортными макаронами, которые при приготовлении слипались в нераздираемый ком. Мы их сначала обжаривали, а уже потом варили.

Выжить можно было, только занимаясь натуральным хозяйством, поэтому в поисках работы народ направился в села. Попасть на подработку в колхоз можно было только по большому блату. Шабашников брали на разные работы: сеять, убирать с поля камни, ремонтировать коровники, и скирдовать сено.

В ходу были и рубли, и купоны

В ситуации всеобщего хаоса на  всех этих участках можно было чем-­нибудь разжиться. С посевной приходили с зерном, когда ремонтировали коровники, набирали обрат, который предназначался телятам. Даже когда мы собирали на поле камни, могли кому-­то «загнать» за чекушку водки. Зарплаты в колхозе выдавали даже гречкой. Причем, вкус у необжаренной крупы, я бы сказал – так­ себе, но ели все, куда ж деваться? Чтобы заработать на кусок хлеба, пенсионеры забывали про возраст. К примеру, мой тесть в семьдесят лет в колхозе работал целый сезон. Я же брал два месяца отпуска только на скирдовку. Ведь главным заработком все-­таки было сено. Мы могли взять на откорм теленка, кормили коз и овец. В те годы животные были в каждом дворе. Коров держали многие, но люди, в большинстве не искушенные сельским хозяйством, все­-таки заводили коз. Животное маленькое, и если что-­то пойдет не так – ответственности меньше. Из овечьей шерсти женская половина пряла нитки и изготавливала одеяла. Ножницы для стрижки нашлись у бабушки на чердаке, но для переработки сырья пришлось купить прялку. Сложнее всего было достать чески. Зато к Новому году вся семья ходила в новых шерстяных носках. Выращенное мясо закрывали в банки, и расходовали так, чтобы хватило до следующего года. Эти консервы, как и урожай из собственного огорода, был стратегическим запасом, от которого в полном смысле слова зависело выживание семьи.

Бедные миллионеры

– Советские люди, привыкшие к стабильности, трудности восприняли как что-­то временное, – вспоминает Анна. – Когда рухнул союз, мы мечтали, что всесоюзная житница перестанет кормить СССР, и как здорово заживем мы в самостоятельной стране, в которой есть все: индустриальный Донбасс, развитое сельское хозяйство, Карпатские и Черноморские курорты. Когда я почувствовала, что скоро во второй раз стану мамой, вопрос, в каких условиях будет расти ребенок, в семье не возникал. В октябре 1992 года родился сын, а через месяц мы получили квартиру на квартале Центральном, который стал последним возведенным в городе  объектом. Недалеко от нас дом был достроен до 4 этажа, и вырыт котлован под новый. Но строительство в городе замерло, и недострой был разобран. Такая же участь постигла секцию дома возле «Орбиты», которая была достроена до 9 этажа. Я и предположить не могла, что мы так и будем жить с родителями, а бетонная коробка новой квартиры десять лет простоит без надобности.

Стали закрывать шахты, а на их месте появлялись частные предприятия. К примеру, на месте «Майской» образовалась фирма «Арго».  Они занимались добычей угля, только дедовским методом, то есть работали отбойным молотком. К 1995 году закрылась половина угольных предприятий.  Соответственно, сократилось транспортное сообщение. А на шахтах, которые оставались на плаву, зарплату не выдавали по нескольку месяцев. Наша семья, состоявшая из семи человек, выживала за счет родительских пенсий, которые также задерживали на 4 месяца. Пришлось становиться за прилавок: продавали яблоки, помидоры, картошку, торговали даже сметаной. Закупаться ездили в Кондрашовку. Чтобы попасть на утренний дизель, среди ночи выходили к станции «Юго­-Восточная», и оттуда шли по путям до Должанки. Было холодно и страшно, потому что криминал расцвел буйным цветом. За полчаса, пока стоял дизель, товар сметали. Прихватив еще батоны и печенье, все сразу везли в Гуково, ведь границы на тот момент были еще условными. Руки от веса бутылей просто отрывались, но игра стоила свеч. Те, кто полностью вкладывал прибыль в бизнес, начали потихоньку его развивать. Однако у нас  заработанные деньги шли в след на самое необходимое. К примеру, нужно было купить детям сапожки, потому что из старых они уже выросли.

К средине девяностых рождаемость резко сократилась, а вот умирало много людей, и для родни это было настоящее испытание. К примеру, моя бабушка умерла в 1993 году. Гроб делали в каком-­то шахтном стройцехе, но тканью оббивали его уже сами.  На кладбище ехали на заказном автобусе, поставив гроб  на спинки одинарных сидений. Ни о каких поминках в кафе не могло быть и речи. Все дома, своими силами. Благо, картошка в тот году уродила хорошая.

На помины многие шли охотно: это была хорошая возможность съесть полноценный обед. Возродились и народные традиции. Люди носили кутью с надеждой на ответное угощение. Из продуктового магазина часто возвращались налегке – мы  брали каждому по три «хамсы» и две карамельки. А если вообще не было денег, покупали гречневую сечку, и часами ее перебирали от шелухи.

Денежная масса росла, обесценивая купюры советского образца. На смену ей по­явились новые украинские деньги, но купоны многоразового использования быстро съедала инфляция –  к цифрам на них прирастали нули с катастрофической скоростью. Мы все были миллионерами со штопаными носками.

Выбравшись из­-под обломков огромной рухнувшей  страны, люди оказались в новых реалиях. Но именно в это время среди жителей бывших союзных республик зародилась ностальгия по прошлому, которая объединила новые государства в постсоветское пространство. А появившийся в начале шестидесятых термин «советский народ» до сих пор указывает на гражданскую идентичность людей, рожденных в СССР.

Лилия Голодок