На днях к нам в редакцию позвонили две женщины из пос. Ленинского, и посетовали на то, что детям войны уделяется очень мало внимания. Они, конечно же, не решали тогда проблемы в силу возраста, но со всеми разделяли тяготы Великой Отечественной. К сожалению, уходит старшее поколение, ветеранов Великой Отечественной в Свердловске уже можно пересчитать на пальцах, поэтому свидетелями тех событий теперь остаются дети войны. Так что в преддверие празднования Дня Победы, корреспондент «ТГ» решила пообщаться именно с ними

«Пойдемте, детки, у вас глазки острые!»

— Родилась я в Курской области Крупецкого района, в селе Золотаревка, – рассказывает о своем военном детстве Мария Егоровна Золотухина. - Я рано осталась сиротой. Мой отец ушел на финскую войну еще в 1939 году.  Больше я его не видела, но погиб он уже во время Великой Отечественной.  Об этом мы узнали, когда освободили Курск. Родителей не стало в 1943 году.  Мама умерла от тифа. Ее я помню тоже очень смутно, ведь я была очень маленькой (1937 года рождения).  Были еще старший брат и младшая сестра.

Многие моменты просто врезались в детскую память, – хорошо помню, как зашли немцы. За селом у нас протекала небольшая речушка, и на ней местные жители сделали небольшой ставок.

У нас дома делали конопляное полотно. У детей были свои обязанности - замачивать полотна, чтобы они из серых превратились в белые. Для этого нужно было замочить их в воде, а потом расстелить на берегу, на солнышке. Из этой ткани шили рубашки, простыни, ведь раньше так просто одежду в магазине было не купить. Вот выращивали коноплю, она делится на мужской и женский пол. Из женского делали конопляное масло, а мужской шел на полотна. Сначала вязали ее в снопы, потом обрабатывали специальной мялкой. Мятые стебли закидывали в ямы с водой, там они мокли. Вытрепывали растительные остатки, и получалось волокно, которое пряли, а после ткали. Станок назывался кросна. Когда напрядут нитки, в хате устанавливали эти кросна, которые занимали почти всю комнату.

В день, когда началась бомбежка, мы таскали эти полотна из воды. В глухом селе нам никто не рассказывал, что началась война, об этом мы узнали только тогда, как нам на головы посыпались бомбы.

Мария с подругой, 1953 г.

Мама схватила самую маленькую из нас на руки (а сестренке тогда было год и восемь месяцев), и до дома добиралась ползком.  А меня, как лягушонка, подтаскивала за ногу. Спрятались мы в погребе, никто не мог предположить, что он станет для нас домом на время всей оккупации. Немецкие офицеры селились в больших домах, вот им наш и приглянулся. Чтобы дети не шумели, они нас часто выгоняли из дому. У нас стояли большие скирды, там зимой и сидели (так немцы убили моего двоюродного брата: его прокололи штыком, проверяя, не прячутся ли там партизаны). Население немцы гоняли чистить дорогу. Так мама заболела и вскоре слегла.

Хочу сказать, что зверьем были не все немцы. Некоторые предупреждали, что будет наступление. Помню, у нас были ямы для картошки приготовлены. Из них сооружали землянки  в три наката: укладывали бревна, на них насыпали землю, и снова бревна. Там тоже прятались от бомбежек. Как только бои затихали, мы ходили по полю, подбирали раненых. В основном нас организовывал дедушка, он говорил: «Пойдемте, детки, у вас глазки острые! Смотрите, может быть, где земелька шевелится!». Через нашу местность пролегала Курско-Орловская дуга, так что бои, особенно последние, были там страшные. После войны там осталось много искорёженного металла.  Дом был метрах в 500 от речки, так что поле за ним просматривалось очень хорошо. Из горевших танков выскакивали люди, окунались в воду. Сначала старались погасить огонь, а потом посмотрят друг на друга, и увидев, что форма у них разная (у одного фашистская, а другого – советская), начинают бороться в воде. Мы заскочили в погреб и долго сидели там. У нас там было все, от свечек до керосиновых ламп, даже постель. Летом мы жили как в доме, а дом пустовал. Когда все утихло, первым вышел дедушка и сказал: «Дети, вылезайте, нас освободили!».

После стали восстанавливать совхоз. На время войны колхозный скот эвакуировали, а потом стали пригонять. Чтобы поднять нас, дедушка ночью работал сторожем на пекарне, а днем с нами пас коров. Но сам он справиться не мог, ведь был уже стареньким, а бабушка на тот момент сильно болела, и в 1949 году нас с сестрой отправили в детские дома. Я выучилась на младшего агронома, но в 1956 году уехала по комсомольской путевке на Донбасс. Попала в Свердловск, в шахтостройуправление №5. Мы восстанавливали шахты № 72, 74. Строили на Харьковской надшахтные здания, вентиляторы, сбойки. А потом перешла на шахту 74, и работала там до самой пенсии.

Людмила Гуменюк и Мария Золотухина дружат 17 лет

«Я Ϊсти хочу! Дайте хлiба!»

— Родилась я в селе Богдановка Кировоградской области, – делится своей историей Людмила Леонтьевна Гуменюк. – На момент начала войны мне было 4 года. Я была еще маленькая, но многие моменты помню очень хорошо. Отец погиб на фронте, а мама осталась с нами одна. Бомбили нас очень сильно: то немцы зашли, то русские их погнали, и так два раза, если не больше.   Мамина сестра на огороде подорвалась на мине, у нее остались трое детей. Мама забрала их к себе, так мы впятером и выросли, как родные. Мы были вынуждены голодать, потому что кушать нам готовить не разрешали даже на костре, чтобы не привлекать внимание.

Как только вошли немцы, они сразу расселились по домам. Наш дом также был занят оккупантами, а нас выселили в освободившийся сарай, потому что корову они сразу зарезали и съели. Нам разрешили забрать «кожухи» и всякое тряпье. Если старшим еще можно было объяснить, что есть нечего, то самая младшая из двоюродных сестер была совсем крохой – сорокового года рождения, и все время плакала: «Я їсти хочу! Дайте хлiба!». Несмотря на  трудности, все дети выжили.

Мама кормила нас всем, что находила на огороде, кушали всю «зелень»: огурцы, кукуруза молочной спелости, морковь, помидоры. Однако не все немцы были варварами. В нашем дворе располагалась полевая кухня. Когда зарезали корову, немцы ели мясо, а каша часто оставалась. Так что некоторые нас подкармливали. Покушаем, и немного подкрепимся.

Когда начинали бомбить, мама нас всех спускала в подвал. Это была надежная постройка. От сарая он был недалеко. Порой мы неделями из погреба не вылезали. Костер жечь нельзя было, потому что сильно бомбили. У нас была по одну сторону железная дорога, а по другую – лес.

Люда Гуменюк, 1953 г.

Потом, когда наши заняли территорию, в саду поставили «Катюшу». Бывало, как пальнут из нее, аж уши закладывало. Правда, стояла она там недолго, после нескольких ударов сразу меняли место расположения, потому что это место немцы подвергали бомбардировке. У нас в огороде были  выбиты такие воронки, что когда летом во время ливней в них набиралась вода, мы в ней бултыхались, как в ставке. В селе ни у кого не было ни окон, ни дверей, потому что все они вылетели от ударной волны.

Когда нас освободили,  был март. Я это хорошо помню, потому что разведчики заходили к нам в дом и снимали полушубки, валенки, масхалаты. Все это бросали и переходили на летнюю форму одежды. Для нас это был настоящий подарок, потому что в следующую зиму мы, детвора, носили эти валенки.

Недалеко от нас находилась железнодорожная станция, и для нас на столбе был установлен рупор. Именно там после освобождения мы узнавали все военные новости. Каждое утро шли все - и стар, и млад.

К сожалению,  время неумолимо, и многие дети войны уже ушли в вечность, а вот здравствующие являются теми самыми носителями ценной информации, свидетельствующей о Великой Отечественной войне детскими глазами.

Лилия Голодок